Сергей Алексеев - Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана]

– Казни боярина, и все печали вмиг от тебя отступят.

Не тронул бы его, но Троекуров, бывший в сыске, челом ударил – князь сей, Василий, в великой тайне сочетался браком с Морозовой, вдовой Скорбящей – попишка сельский под пыткою признался!

Царь ведал, Вячеславов с раскольниками связан и посещал вдову на Разгуляе и к Аввакуму ездил, когда тот пребывал в боровской яме. Гнев пламенем взыграл, затмило разум – и Феодосью отнял! Любовь, что грела сердце: пока была вдовой, стояла подле, и ежели не дланью, взором мог обласкать! А ныне мужняя жена!? Не быть сему!

И голова боярская скатилась с плахи…

Но казнь не принесла покоя, напротив, горше стало. На свадьбу звал вдову, посылки слал три раза, однако же гонцы не солоно хлебавши возвращались, больна, мол, лежу на одре, а встану, так приду.

В тот час, как царь узнал о тайном браке, немедля заподозрил сговор: все ведомо вдове! Да ведь строптивая, не скажет, не выдаст Истины! А как пытать ее? Как вздергивать на дыбу? Не выдержит душа… Знать, след с ней помириться, возле себя держать и тихо, исподволь, увещевать, чтобы сперва отринула поганых два перста, а уж когда во храме встанут рядом, к духовнику на исповедь, отай прознать, где схоронили Истину.

Год после свадьбы выждал. Не звал и не тревожил, однако же молву пускал, де, мол, горюет царь, что гнева не сдержал, сгубил боярина и в пору бы в обитель, на моленье, а сам надежду тешил – вдруг да придет? Тем временем Наталья, царица молодая, помучавшись зело, в поту предсмертном разродилась сыном – наследником престола. Когда младенца показали, царь отшатнулся, вспомнив Аввакума, и глас его как будто зазвучал:

– Родит наследника престола – отродье сатаны! Врожденная болезнь корежить будет тело. И изверг сей сам назовется император…

Падучая младенца выгибала, вскипала пена на устах. Но немец-повитуха, склонился к уху и шепнул:

– Жена родиль наследник – гений. Болезнь есть знак!

Сим видом потрясенный, он приказал лечить младенца и не являть боярам. Воистину, проклятие над родом! Второй уж сын (от Марфы был Иван), и оба хворы! И слух потек смолой – наследник от рожденья болен, Нарышкин скрыл падучую, коей и сам страдал, и дед его, а посему быть на престоле Софье.

Царевна подрастала умна и лепа, и впрямь хоть объявляй наследницей, да был один порок, открывшийся недавно – дочь благоволила к раскольникам! Соглядатаи не раз предупреждали царя о сем, а тут вдруг весть пришла, что Софья, в потай и под покровом ночи, бывает у Морозовой! Скорбящая вдова, мол, собирает вельможных жен, монахинь беглых, чтобы молиться по старому обряду.

Царь заговор узрел! И памятуя, что вдова причастна к исчезновенью Истины, терпеть боле не мог. Поскольку Иоаким суть дела знал, послал его на Разгуляй и вкупе с ним поехал Ларион Иванов, муж несведущий, но ярый спрос учинять. Велел покуда не пытать, а лишь увещевать, чтоб отреклась от двоеперстия, но ежли встанет накрепко, то напугать, мол, сын Иван на службе государя, подумай, что с ним станет, коль ты упорствуешь?

А ночь была метельная, лихая, по всей Москве ни огонька, лишь над погостами у храмов свет зелен, да волки воют на реке. И худо стало, душа объялась тоскою смертной.

– Добро ли я творю?..

В палатах царских пламя полыхнуло, дверь нараспашку!.

Задавливая страх, он обернулся, замер: пред ним Борис Морозов, кормилец государев!

– Свят-свят… Зачем пришел?

– А ты меня позвал.

– Не звал…

– Кто же спросил – добро ли я творю? Вот и явился. Ты помнишь, государь, как в юности вопрос сей задавал? А я судил, добро иль нет.

– И что же ныне?

– Пора уж самому судить, ты ныне государь.

– Тоска берет, зрю лишь, Москва во мраке, а слышу волчий вой…

– Знать, зло творишь опять. А ну, признайся, чью душу хочешь погубить?

– Не погубить – спасти желаю!

Кормилец горестно вздохнул.

– Ох, отрок неразумный… Однажды ты спасал птенца, что из гнезда упал. Да так во дланях стиснул, что сдох птенец… А тако же меня. От хвори лютой мыслил излечить, врачей прислал, но немцы уморили. Беда, коли цари в Руси спасать кого возьмутся.

– Ну, полно, дядька, не учи! – воспрял было Тишайший. – Не отрок ныне я и в силах покорить вдову.

– Вдову? Но чью вдову?

– А брата твоего!

– Дерзай! – откликнулся кормилец и вмиг исчез.

Но в тот час снова полыхнуло и заскрипела дверь, и глас восстал знакомый:

– Звал, государь?

В сей час же ноги подломились: боярин Глеб Морозов!

Десницей замахал, шуйцой прикрылся.

– Сгинь! Пропади! Не звал тебя! Поелику ты умер!

– А кто сгубил меня? Кто немца надоумил в питье насыпать яд?

Царь в угол вжался.

– Не я! Се немец!.. Он предложил! Я дал согласие…

– Доселе не найду покоя… Ни в ад дороги нет, ни в Рай, брожу, как неприкаянный, внять тщусь, за что? И от нужды какой? Послушен был тебе, измены не творил… За что убил меня?

– Виной всему твоя супруга…

– Помилуй, Боже… Феодосья?

– Доныне люба мне, да непокорна! А мыслилось, сживу тебя со света и укрощу вдовством.

– И что же, укротил?

Царь лишь вздохнул и голову повесил.

– Назло мне старой веры держится. А так давно бы отреклась…

– Оставь надежды, государь, и не тревожь ее. Пока жива вдова, ты будешь жив. А коль погубишь, как меня, сам вскорости умрешь.

– Ты что пророчишь мне? Изыди прочь! – и к образам. – Ох, Господи, прости! Покойники кругом!..

Дверь за спиною хлопнула, должно, и Глеб исчез, но в тот же миг раздался глас:

– А звал ли, государь?

Ниц пал пред образами.

– Спаси и сохрани!.. Кто там?

– Я стольник твой, Иван Морозов.

– Иван?!. Но ты ведь жив еще?

– Молитвами твоими… Что звал?

Тишайший встал с колен.

– Пригрезилось ужо… Или заснул?.. Покойных зрел…

– Се к непогоде. Эвон свистит метель…

– Ох, коли бы так!.. Мне мнится, к смерти – за мною приходили…

– Да полно, государь! Чу, крик младенца?

– Волки воют…

– Наследник твой, сим и утешься!

– Вот еже в матушку свою склонил к послушности, взял и привел ко мне, я бы утешился.

Иван потупился.

– Не посулю сего…

– Напрасно. Боярин будешь первый, наследнику кормилец. Именье приумножу!

– Супротив матери идти грешно. Не смею…

– Се я тебе велю!

– Помилуй, государь! – он в ноги повалился. – Или казни – я в твоей власти! Но воли не исполню. Коль сыновья начнут родителей учить и матерей, яко рабынь водить, мы сгинем, аки обры.

– Слова твои достойны, – царь стал тишайшим. – Ответ не мальчика, но мужа, ступай.

Боярин поклонился и ушел, и тут же в двери ввалился Иоаким – багровый потный, тучный, и дышит, ровно конь, вздувая ноздри. По виду царь узрел, ни с чем архимандрит вернулся, однако же спросил:

– Ну, укротил боярыню?

– Упорствует вдова! Все на своем стоит, а вкупе с ней – сестра, княгиня Евдокия! Увещеваньем их не взять, не слышат слова! Что далее творить мне, государь?

– Что делать с сестрами? – продребезжал Тишайший. – Право же, беда… Покличь-ка мне Петра Урусова. Он в сенях…

Князь в Грановитую вошел и, поклонившись, спрятал раскосый взор.

– Звал, государь?

– Послушай, князь, а где твоя жена?

– Должно быть, у сестры…

– Известно ли тебе, что вкупе с Феодосьей они стоят против меня и молятся по старому обряду?

– Известно, государь…

– Ужель ты, князь, женою управлять не в силах?

– Я управлял бы, коли в не сестра ее, Скорбящая вдова. Плоды от древа…

Приблизившись ко князю, Тишайший наклонился и в очи заглянул.

– Твоя жена с сестрой творят крамолу. Зрю заговор, грозящий суть, престолу. Как поступить мне след?

– Я не советчик, государь…

– Отдашь жену на казнь?

– Отдам, коль твоя воля…

Оставив князя, царь побродил по Грановитой и тяжело вздохнул:

– Ох, Господи!.. Отдаст жену! Намедни молодой боярин, безус и юн еще, мать мне не отдал, главою защищал. А князь светлейший, воин, отдает жену! Ох, Матерь Пресвятая, кто служит при дворе? Хоть в в ноги бросился, просил пощады! Ведь не рабыню отдаешь – жену свою, княгиню, твой род продлившую! Ан, нет… Ну что ж, Урусов, коль отдаешь – возьму. Я суть, не гордый…

Архимандрит вернулся вдохновленный и из саней в опочивальню.

– Вставай, вдова! По слову государя тебе с сестрою в цепи. А ну-ка, думный дьяк, наложь-ка железа!

– Поспела, слава Богу! – она раскинулась на ложе. – Ну что ж, коль в железа, так в железа берите!

– Куда поспела? – смутился Иоаким.

– А всюду, поп! – и дерзко рассмеялась. – Поела, попила, женила сына. Ах, а как любила!.. И ладу схоронила, и иноческий сан приобрела. А вот теперь и цепи!

– Иноческий сан?!

– Я боле не вдова – невеста Господа Иисуса, и посему ты мучить взялся не меня, а суть Христа. Мне имя ныне Феодора, ну а тебе – Пилат! Царю же прозываться след – царь Ирод!